Наши антисистемщики, рассуждая о причинах нестабильности на Северном Кавказе, как правило, напрямую возлагают вину за мятежевойну в регионе на богатые арабские страны и косвенно — на ислам и мусульманский мир. Безусловно, эти люди лукавят, умалчивая о том, что в данных государствах (особенно в Саудовской Аравии) весьма комфортно чувствуют себя англо-американские спецслужбы и их дочерние структуры.
О чем стоит говорить особо
Впрочем, надо полагать, в 90-е и в начале 2000-х годов зарубежный фактор играл большую роль в северокавказских делах, хотя и заметно уступающую внутреннему фактору. Однако уже осенью 2008 года я прогнозировал обострение ситуации в южных субъектах Российской Федерации после прихода в Белый дом Барака Обамы. Это связано с активизацией стратегии непрямых действий и сетевой войны, приверженность которым традиционно отличает демократическую «ветвь» американской власти.
Новая администрация США взамен грубовато-жесткой концепции «глобального господства» неоконсерваторов взяла на вооружение концепцию «глобального лидерства». А она предполагает проведение специальных операций и тайную работу денег и разведок, что придает Вашингтону эдакую «пушистость» в глазах мирового общественного мнения, хотя по сути ничего не изменилось.
Разумеется, без благодатной «почвы» все это не даст ожидаемого результата. Но поскольку Каспийско-Кавказский регион давно уже объявлен «зоной стратегических интересов США», то немуд-рено, что с начала 90-х эмиссары американских и британских спецслужб зачастили на Северный Кавказ. Сначала под видом туристов, ученых-этнологов и экологов, затем — журналистов и правозащитников и т. д. Средств на экспертизу ситуации в тамошних республиках РФ не жалели.
Передовой разведотряд, представленный «интеллектуалами» из Соединенных Штатов и Великобритании, организовывал различные семинары, «круглые столы» и конференции, дабы разобраться в обстановке в регионе, в частности найти ответы на вопросы: в чем секрет относительной стабильности в Дагестане (в начале 2000-х) при таком этническом разнообразии и внутриконфессиональных конфликтах, как влияет черкесский этнос на трансформацию политической ситуации на Западном Кавказе (разумеется, не в пользу России)?
Если учесть, что в последние годы экстремистское подполье в регионе (главным образом в Дагестане, в меньшей степени — в Ингушетии и Кабардино-Балкарии) обложило внушительными «налогами на джихад» местных олигархов и коррумпированных чиновников, вряд ли стоит преувеличивать роль ресурсной помощи извне. А значение арабских комбатантов ничтожно, что бы там ни говорили неолиберальные пропагандисты.
Как обычно представители антисистем
51fb
ы реконструируют ситуацию на Северном Кавказе? Попытаемся воспроизвести типичный нарратив околоэкспертно-чиновного и медийного сообщества: «Жили-были простые мусульмане-традиционалисты, приверженцы суфизма и поддерживающие их единоверцы. Все было спокойно, но грянула перестройка, а вместе с ней зачастили в регион посланцы из Саудовской Аравии и Пакистана. Вот они и занесли в регион заразу ваххабизма, воспламенили сознание наивных и невежественных горцев.
Все бы ничего, если бы не страшная безработица и социальная неустроенность. Ваххабитские агенты денег не жалели (денежки-то — из богатой Саудовской Аравии). И тут началось. Мусульмане разделились: одни, превратившись в ваххабитов, принялись проповедовать вооруженный джихад, а другие выступили против них. Пока государство дремало, зараза ваххабизма расползлась по всему региону. Да и инструкторы-арабы не подкачали. В общем, Северный Кавказ стал ареной экспансии всего авантюрно-дерзкого элемента из мусульманского мира.
Многие аборигены слепо верили своим новым учителям, купились на саудовские миллионы и затеяли кровавую бойню, совершая теракты, в том числе и против мирных граждан, пошли против собственного народа. Вот тут-то федеральный центр и взял ситуацию под контроль: повел решительную борьбу с этим злом. А оно такой же природы, что и в Афганистане, где наши (почти) союзники американцы вот уже 9 лет пытаются справиться с другими террористами — талибами. Так что России надо держаться США и Запада, а то страшный исламский мир грозит затопить РФ кровью ее граждан и джихадистов».
Несколько грубовато, но именно таков смысл основного мессиджа отечественных властителей дум из неолиберально-прозападного лагеря. Тут что ни предложение — то неявная ложь. Она складывается из недоговоренностей, частичной правды. Расчет на алогичность и некритичность мышления.
О внутренних факторах без эмоций
В данном случае я не имею в виду огромную безработицу и социальную неустроенность молодежи на Северном Кавказе. Нет ни одного серь-езного исследования, доказывающего их влияние на рост рядов мятежников-неохариджитов. На уровне интуиции (даже научной) также с трудом верится, что данные мотивы могут играть значимую роль. Скорее вспомогательную (дополняющую). Похоже, иные эксперты и публицисты, заявляя, что именно по этим причинам экстремистское подполье получает пополнение, упрощают проблему до понятного им уровня.
Тут вполне правомерна рабочая гипотеза, подтверждаемая множеством косвенных свидетельств. Во-первых, из всего комплекса факторов, способствующих уходу молодых людей к «лесным братьям», нелегко вычленить нечто главное, определяющее. Здесь и коррупция, и несправедливость, и безработица, и антиисламский, предельно безнравственный пиар на ТВ, и самоидентификация как исламского пуританина, и наконец, преследования со стороны правоохранителей по признакам «особо выраженной» религиозности.
Но, как представляется, ключевую роль играет именно последний фактор — произвол силовиков. Как признавались старшие офицеры милиции (в Дагестане например), около 70-80% боевиков покинули родные дома из-за давления «стражей порядка» и неуверенности в собственной безопасности. А такая неуверенность вытекает из особенностей религиозных воззрений оказавшихся в подполье. Они, как правило, салафиюн (ваххабиты — в обиходе) и потому априори попадают в разряд нелояльных государству и «подозрительных» элементов. Ситуация обостряется, если известно, что среди экстремистов есть их близкие родственники.
Правда, силовой фактор действует не сам по себе. Он накладывается на внутриконфессиональный конфликт, в котором государство зачастую не выступает в качестве беспристрастного арбитра или плохо справляется с этой ролью. Не будем вдаваться особо подробно в историю данного конфликта. Отметим только несколько важных штрихов.
После августа 1999 года все салафиюн — и мирные (а таких очень много), и немирные — попали в разряд подозрительных элементов. В том же году в Дагестане был принят и соответствующий «антиваххабитский» закон. Поскольку милиция не очень-то разбиралась в вопросах обрядов, стиля поведения и одежды мусульман, открылась широкая возможность для гонений. В Дагестане, Ингушетии и Кабардино-Балкарии вошли в практику массовые аресты и задержания мусульман с последующими допросами, порой сопровождавшимися пытками. Искали по внешним признакам самых неблагонадежных, «неправильно» (не по-традиционному) верующих. Коррупция среди правоохранителей получила еще один источник подпитки.
Милицейская «машина» стала действовать тупо и неразборчиво. Накопилась горькая статистика, а вместе с ней расширялась и сеть вооруженного подполья. Известный эксперт по данной теме Ахмет Ярлыкапов отмечает: «Местные власти на Северном Кавказе сами провоцируют активные действия джамаатов (салафитских «общин»)». Там, где нужен был хирургический скальпель, использовали топор «войны». Дело усугублялось бессудными расправами и ночными вылазками «эскадронов смерти», после которых исчезали сотни молодых людей (очевидно, подозреваемых в причастности к терактам или родственников боевиков). И все это находило поддержку Москвы как наиболее адекватный метод борьбы с терроризмом.
Неспособность и/или нежелание дифференцированно подходить к верующим усугубили проблему. В итоге упор на чисто силовую составляющую привел к обратному эффекту. Внесистемная оппозиция выросла численно, а экстремисты обрели видимость легитимности в глазах части местного населения.
Конечно, нельзя обойти молчанием религиозный фактор, а заодно и вопрос социальной типологии подполья.
Влияние религиозного фактора на нестабильность связано с идейно окрашенным феноменом поиска смысла и справедливости среди определенных слоев северокавказской молодежи. Именно из последней группы отправляется к мятежникам-неохариджитам тот, кто особо подвержен пропаганде экстремистских сайтов. Вполне возможно, дополнительное влияние оказывают и другие причины: комплекс самоутверждения, незнание подлинного смысла священных текстов Корана и, наконец, недовольство морально и социально разложившимся обществом.
Разумеется, к этой группе новых рекрутов экстремистского подполья не надо относить матерых «волков» — ядро непримиримых. Им закрыта дорога к мирной жизни. Собственно, они и не ценят то, что представляет высшую ценность для обычных людей, — жизнь.
В группе молодых рекрутов можно выделить:
1) подруппу адекватных лиц — в достаточной степени образованных и политически активных;
2) подгруппу самоутверждающихся — энергичных пассионариев (по терминологии Льва Гумилева);
3) подгруппу субпассионариев, или попросту уголовников, решивших для себя придать смысл сделанному им выбору в условиях (что не исключено) безвыходной ситуации.
Для первой подгруппы нет очевидной корреляции с бедностью и безработицей. Скорее здесь играют роль совокупность причин и общий фон: безнравственность и предельно богоборческий, разрушительный пиар на фоне социальной несправедливости и лжи, ощущение тупика и поиск смысла жизни.
Социальная неустроенность и отсутствие всяких перспектив в будущем могут определенным образом влиять на выбор представителей второй подгруппы. Но для них, думается, имеет решающее значение психологический компонент. Материалы экстремистских сайтов, личное общение с представителями внесистемной оппозиции, «просветительские кружки» в кругу единомышленников могут постепенно склонить молодого человека на сторону мятежников, а затем привести к окончательному разрыву с мирной жизнью.
И, наконец, третья подгруппа. Это разного рода криминальный элемент, для которого уход к мятежникам с религиозной точки зрения снимает все вопросы, связанные с прошлыми грехами. Тут меркантильные мотивы могут играть более весомую роль. Численность этой подгруппы в подполье растет, а потому оно все активнее занимается идейно обоснованным рэкетом, собирая «налог на джихад».
Позволю себе выдвинуть рабочую гипотезу о соотношении разных подгрупп в рядах мятежников (архивные данные автора и результаты экспертного опроса). Ядро из непримиримых — около 5-7%, идейно «зараженные» — около 10-12%, неофиты из субпассионариев — 10-15%, «боевики поневоле» (не чувствовавшие себя в безопасности дома из-за родственных связей с террористами или выраженной исламской идентичности) и мстители (за погибших и перенесенные унижения) — около 60-70%. Такая гипотетическая типология открывает реальные возможности в деле национального примирения. Но для этого нужна ревизия концептуального багажа антитеррора.
Фактор местных олигархических групп и теневое право. В отличие от мятежников-неохариджитов местные влиятельные «боссы» не ставят под сомнение устройство системы власти. Но ей начинает угрожать разбалансировка, когда конкуренты в бизнесе являются представителями разных этнических кланов. Тут ситуация порой приобретает политическое звучание и открывается перспектива умелого манипулирования национальными чувствами обывателей, в особенности если дело касается вопросов земли — почти священного для горских народов Кавказа объекта владения и пользования.
Выводы
1. Пока не будет решен вопрос на высшем, концептуально-геополитическом уровне, регион обречен на хроническую нестабильность. На этом уровне проблема заключается не просто и не столько в незнании ситуации, а в навязанном (агентурой глобалистов) выборе. Роль силовых и правоохранительных практик вторична, производна от уровня принятия решений на концептуальном уровне. Роль других факторов, типа коррупции и влияния мощных акторов федерального уровня, еще менее значима.
2. С точки зрения безопасности на юге России наиболее серьезная ситуация складывается в Дагестане. Республика уникальна и интересна стратегическим противникам России не только геополитическим положением и ресурсами (на шельфе Каспийского моря), но и тем, что в ней в одной обойме наличествуют все виды конфликтов — этнополитические, внутриконфессиональные, территориальные и многие из них не получают (и не могут получить) отражения при существующей системе власти. Чтобы использовать права, предоставляемые федеративным статусом для обоснования коррекции системы без ущерба для целостности РФ, необходимо изрядно побороться и убеждать Москву в важности такой реформы.
3. Отчуждение между официальной судебно-правоохранительной системой и массами (в силу мощной коррупции и бюрократизма) провоцирует рост настроений в пользу альтернативной (традиционной, шариатской) системы права в некоторых сферах социальной жизни. Реальная практика параллельного функционирования системы шариатских судов в современной Чечне показывает ее эффективность в ограниченной сфере — семейно-брачных и земельных отношений, мелких уголовных дел. Такая система вполне легитимна и соответствует принципу биюризма. Упразднение этого института спровоцировало серию мощных восстаний в регионе (от Дагестана до Карачая) в 20-30-е годы XX века. Де-факто негласно институт шариатских судов функционирует в ряде районов Дагестана и Ингушетии, а в Чечне — и на всей территории. Никого не должна пугать такая практика, ибо даже в Москве вполне легально функционирует иудейский суд (суд раввинов).
4. Чтобы разрушить контур воспроизводства нестабильности, необходимо четко представлять роль и значение каждого фактора, их связи и последствия вмешательства внешних сил. Для каждого значимого фактора и «контура» нестабильности — своя метода решения проблемы, свой специфический «инструмент». Между обильными финансовыми вливаниями в регион и стабилизацией ситуации там нет непосредственной связи. Социально-экономическая и политическая ситуация скорее составляет тот негативный фон, на котором разворачивается процесс (религиозно окрашенного) осмысления и выбора альтернативной (но ложной), радикальной парадигмы решения сложных проблем жизни путем простого ответа на вопрос: что делать?
Вместо заключения
Секрет успеха России в деле замирения Северо-Восточного Кавказа (к августу 1859 года) заключался в оптимальном сочетании политического, социально-нравственного и силового факторов, в максимально возможном учете местной специфики и уважении к религии и обычаям горцев. Говоря современным языком — в опоре на «умную силу». К этому пришли не сразу. Понадобились многие десятилетия войны (иногда активной, а чаще — вялотекущей, с элементами гражданских столкновений), ставшей возможной исключительно в силу неадекватной оценки ситуации: природы и мотивов борьбы горцев Кавказа, самой культуры и обычаев народов региона.
Наместник Кавказа и главнокомандующий русскими войсками (с 1856 года) Александр Барятинский положил начало ревизии старых, непродуктивных подходов. К противнику — имаму Шамилю, его наибам и сторонникам стали относиться с должным уважением, как к воинам и где-то политикам, со своими религиозно окрашенными мотивами и ценностями, никого не попрекали прошлыми деяниями и оскорбительными определениями. Тем, кто принимал покровительство России, всячески помогали устроиться в жизни, вплоть до материальной помощи и включения в органы власти. Это позволило быстро добиться размыва социальной базы движения сопротивления. Были также сохранены институты наибства и шариатских судов, созданные в период имамата Шамиля (с некоторыми модификациями).
Использовался гибкий подход в правоприменительной практике. Созданные Барятинским комиссии по конфликтам и амнистии состояли из представителей самого наместника, одного мусульманского судьи и лидеров общин-джамаатов. Это было начало системы военно-народного управления, просуществовавшей вплоть до Февральской революции. Именно эта система позволила нейтрализовать в крае множество конфликтов и предотвратить возможные антигосударственные выступления.
Интеграция горцев Кавказа в жизнь огромной страны через каналы социальных и экономических связей поощрялась и поддерживалась, насколько это тогда было возможно. Была налажена система кодификации обычного права. Затем это право получало статус закона в тех вопросах, которые не относились к тяжким преступлениям.
Как следствие новых веяний смена верховной власти (имама Шамиля на российского императора) в горской массе не воспринималась как большая трагедия. А Шамилю пришлось смириться с ролью почетного пленника
Александра II. Кстати, после того как на горе Гуниб в августе 1859 года Шамиль с горсткой своих сподвижников был окружен 10-тысячной армией, ей отдали приказ: «Не стрелять в имама, дабы не делать из него святого мученика».
Пленник встречался с царем, более того — они вместе принимали парад русских войск. Такое благородство и понимание, уважение к вере и доблести своего противника подкупали и сделали невозможное возможным: Северный Кавказ надолго был замирен, а горская элита поверила в Россию и искренние намерения имперской власти.
Несмотря на глубокую модернизацию в стране и в регионе за последние век-полтора, представляется, что определенные аспекты исторического опыта России могут быть учтены при организации деятельности полпредства СКФО и в работе соответствующих федеральных ведомств. Пока же, думается, целесообразно предпринять следующее. При полпредстве в СКФО сформировать рабочие группы по отдельным направлениям: а) научно-проектная работа; б) внутриконфессиональная ситуация и проблемы интеграции; в) межэтнические проблемы и народная дипломатия; г) местное самоуправление и земельные вопросы; д) анализ реального права и политические институты, законы и судебно-правоохранительные институты и др.
Опираться на более гибкий подход в случаях, когда очевидны назревшая мера и оперативное решение. Если это решение противоречит тому или иному федеральному закону в том, что касается совместного ведения и полномочий субъекта РФ и федерального центра, то целесообразно наделить полпреда в СКФО большими правами.
Государство и правоохранительные органы должны встать «над схваткой» во внутриконфессиональном конфликте, стараться интегрировать лидеров общественного мнения, находящихся во внесистемной оппозиции с мусульманской «начинкой», в общественные и государственные проекты. Такой конфликт — а это сегодняшняя реальность и он все более углубляется — один из мощных факторов пополнения экстремистского подполья.